Эту историю мы раскопали в подшивке «Пролетарской правды» столетней давности. Итак, в июле 1924 года в Торжке состоялся необычный судебный процесс: на скамье подсудимых сидели три женщины. Одну обвиняли в незаконном аборте, вторую – в сокрытии преступления, а третью – ни много ни мало в убийстве младенца! Вот такая история, которую услышали судьи выездной сессии Тверского губернского суда в стенах самого большого в Торжке того времени помещении – парковском клубе «Октябрьская революция». Ажиотаж вокруг этого судебного заседания был таким, что меньшее по площади помещение просто не смогло бы вместить всех желающих!
Репортер Аверьянов, присутствовавший на суде, описал публику как «преобладают женщины всех возрастов, много молодняка, люди собираются в зале с самого утра» (дело, уточним, было 6 июля 1924 года). К работе суда привлекли эксперта – врача-акушера Масленникова. У подсудимых был адвокат, даже двое адвокатов – с фамилиями Рудавский и Знаменский. Был и общественный обвинитель, назначенный общественностью города Торжка, – врач уездного здравотдела Даляк.
Главной «героиней», главной обвиняемой на процессе была некто Чупринская. Женщина 55 лет, в годы Первой мировой войны бежала из Варшавы, где проживала с рождения. Муж ее погиб в годы Гражданской войны. Сама Чупринская была грамотная, имела на содержании двух дочек 12 и 14 лет. Перебралась сначала в Тверь, там три года работала сиделкой в семье некоего профессора (фамилии его она не помнила, только повторяла, что «фамилия звучит по-заграничному»).
Почему вынуждена была прервать работу сиделки и срочно переехать в Торжок – дело темное, сама Чупринская об этом не говорила. Зато соседи ее показали, что после переезда в Торжок Чупринская стала одной из самых известных в округе изготовительниц самогона. Каждый вечер страждущие алкогольных напитков стучались в ворота ее дома, и она выносила кому бутылку, а кому и поболее! Сама Чупринская на суде показала, что торговала самогоном чуть ли не себе в убыток, продавала бутылку за 40 рублей (в государственных магазинах бутылка водки стоила 20, то есть самогонщица накручивала к казенной цене всего-то 100 процентов, «один конец» — действительно по-божески). Тем не менее торжокские женщины, особенно те, у кого были пьющие мужья, Чупринскую благодетельницей не считали и не очень ее жаловали.
Но вдова Чупринская на слухи и брань в свой адрес не обращала ни малейшего внимания. И жила по местным меркам очень даже хорошо. Как метко подметил судебный репортер Аверьянов, «раздобрела на невежестве новоторжских жителей». Причем имелось в виду, что мужчины Торжка по своему невежеству и отсталости приобретали у Чупринской самогон, а вот женщины приходили к вдове совсем за другими услугами. Но прежде – еще несколько слов из судебного репортажа.
В суде постоянно повторялось, что Чупринская построила целое состояние на пороках жителей Торжка, склонных к регулярному (чаще даже ежедневному) употреблению алкогольных напитков. Активные комсомольцы Торжка не раз обращали внимание местных милиционеров на поведение Чупринской, к ней даже пару раз отправляли участкового для проведения беседы. Но что может дать беседа, если у Чупринской налажен прибыльный бизнес и под воротами уже нетерпеливо переминаются с ноги на ногу новые покупатели с дрожащими руками, ожидающие, когда уже милиционер закончит свою беседу и уйдет! Советская власть ничего не смогла сделать с женщиной, солдатской вдовой, устроившей в своем доме настоящий бутлегерский бизнес, как какой-нибудь гангстер в Чикаго. Можно сказать, жалобы на Чупринскую всерьез не воспринимались, а где и замалчивались. Не исключено, что и сами милиционеры Торжокского отдела числились среди постоянных клиентов Чупринской (на суде об этом не говорилось).
А помимо этого, Чупринская еще делала подпольные аборты. И вот тут в нашей истории появляются еще две женщины, две крестьянки из какой-то новоторжской деревни. Одна из них, по фамилии Клубкова, была 36 лет от роду. Судебный репортер Аверьянов описывает ее так – «неграмотная, неразвитая, невзрачная».
Вот ее история. Клубкова поехала в соседнюю деревню, где ее, по ее словам, изнасиловали. Она вернулась домой, рассказала обо всем матери (той самой Киселевой), после чего обе женщины сели думать, как жить дальше. Оставаться в деревне было нельзя, надо было скрыть следы «позора» (беременности), пока не стало видно. Клубкова и Киселева собрали вещи и переехали в Торжок – соседям сказали, что поехали продавать холст. Там, в Торжке, пошли на рынок и постепенно выяснили имя той, кто делает подпольные аборты, – это и оказалась Чупринская.
Правда, в судебном заседании не сразу разобрались, почему к Чупринской они пришли, когда беременность у Клубковой была уже восьмимесячная. То ли она не сразу матери о ней сказала, то ли сама поняла уже слишком поздно – не разобраться. В любом случае, они появились на пороге дома Чупринской, которая сразу назвала таксу за свои услуги – четыре пуда пшеницы. По тем голодным временам это было очень, очень много. Но деваться некуда, женщины согласились. Киселева вернулась в деревню, собрала весь скарб, который оставался в доме. Потом поехала на рынок в Торжок, продала все вещи, на вырученные деньги купила четыре мешка пшеницы и привезла Чупринской. После чего та сказала – мол, пусть завтра Клубкова приходит к ней одна.
В суде выступил врач уездного здравотдела Даляк, который прочитал целую лекцию о том, какие нарушения допустила Чупринская, помогая Клубковой избавиться от ребенка. Во-первых, все проходило при свете свечи в каком-то заброшенном срубе на огороде, на заднем дворе дома самой Чупринской. Во-вторых, уже во время аборта у Клубковой начались родовые схватки. Она разрешилась здоровой и красивой девочкой.
А потом произошло следующее. Чупринская, дав молодой матери полюбоваться новорожденной девочкой, спросила напрямую – будешь оставлять или будем резать? На что Клубкова сказала – «будем резать». После чего Чупринская перерезала девочке пуповину «слишком близко к коже», вследствие этого действия младенец изошел кровью. Его умирание продолжалось, по словам Клубковой, около 15 минут. Все это время она вела с Чупринской разговоры на какие-то отвлеченные темы. После того как женщины убедились в смерти девочки, она закутали трупик в какие-то тряпки и… оставили там же, в сарае.
Только спустя две недели Клубкова (она уезжала куда-то по торговым делам вместе с матерью) вернулась в этот сруб, взяла уже разлагающееся тельце и закопала его на огороде. Видимо, кто-то видел ее за этим занятием, потому что спустя пять месяцев в милицию Торжка пришло анонимное заявление.
Однако рассказ Клубковой о том, как она присутствовала при медленной смерти своего ребенка, пишет судебный репортер Аверьянов, привели присутствующих в зале женщин в состояние коллективной истерики. Многие плакали навзрыд, раскачивались, как будто смерть ребенка стала их личным горем. И все требовали наказать Чупринскую и Клубкову самым жестким образом!
Примечательно, что за два года до этого был принят первый советский Уголовный кодекс, в котором, кстати, уже была статься за детоубийство. Вернее, детоубийством называли криминальный аборт, убийство ребенка в утробе матери, а убийство родившегося младенца трактовалось как «чадоубийство» и каралось более жестко. Кроме того, женщина, виновная в насильственном лишении жизни своего родившегося младенца, привлекалась к уголовной ответственности по двум отягчающим обстоятельствам: убийство лицом, на обязанности которого лежала забота об убитом, и с использованием беспомощного состояния убитого. Деяние матери-убийцы квалифицировалось как убийство, совершенное без смягчающих обстоятельств.
Однако в данном случае Клубкову и Киселеву приговорили каждую к восьми годам, но тут же судья объявил, что наказание условное, и суд учитывает их крестьянское происхождение и отсутствие воспитания, образования, то есть «темноту», вызванную условиями жизни. Обеих женщин тут же освободили в зале суда. Что же касается Чупринской, то она ответила за убийство ребенка. Но какой срок ей назначили, осталось неизвестным: в судебном очерке говорится, что Чупринскую немедленно взяли под стражу и куда-то увезли.
Владислав ТОЛСТОВ