Как Михаил Евграфович боролся с тверскими чиновниками.
В начале этого года в нашей стране отмечали 190 лет со дня рождения Михаила Евграфовича Салтыкова-Щедрина – известного русского писателя, классика отечественной литературы. «История одного города», «Господа Головлевы», «Сказки» («Медведь на воеводстве», «Как один мужик двух генералов прокормил» и др.) — найдется немного людей, которые не читали его произведений.
А у нас писатель известен еще и тем, что в течение пусть и короткого времени, но все же был вторым лицом губернии. Правда, частенько от самых разных людей я слышал ошибочное мнение, будто Михаил Евграфович был именно губернатором. И поэтому, чтобы прояснить ситуацию, а заодно и рассказать подробнее об этом замечательном человеке, мы решили посвятить ему отдельный материал.
Все мы родом из детства
Родился будущий русский классик в старинной дворянской семье Салтыковых. Имение его родителей располагалось в селе Спас-Угол Калязинского уезда (ныне оно относится к Талдомскому району Московской области). Отец, Евграф Васильевич, был потомственным дворянином, а согласно табели о рангах, коллежским советником. Мать, Ольга Михайловна, также происходила из дворян – московского рода Забелиных.
Детство и юношество писателя прошли на тверской земле, в том самом селе Калязинского уезда, куда он потом приезжал, уже будучи известным литератором. Так что с народным бытом Михаил Евграфович был хорошо знаком не понаслышке. Тем более что первым его учителем был Павел Соколов – живописец из крепостных крестьян, человек его отца. Рос будущий сатирик довольно развитым ребенком: так, уже к четырем годам он мог говорить на немецком и на французском, выучившись у гувернанток, а также старших сестер и братьев.
Русской грамоте и чтению он был обучен к шести годам, а в возрасте десяти лет мать повезла его в Москву. Там юный Миша успешно сдал экзамены в Дворянский институт – тот самый, в котором учились Жуковский, Вяземский, Грибоедов и Лермонтов. А уже через два года его перевели в Царскосельский лицей – как «отличнейшего по успехам». Читать будущий классик любил, и особенный интерес у него вызывали произведения Карамзина, Державина, Крылова и других представителей русской словесности. И, как это часто бывает во все времена, тот, кто любит читать, рано или поздно начинает пробовать свои силы в прозе и лирике.
Так и юный Михаил Салтыков: в своем классе он стал преемником Пушкина (была в лицее такая традиция – объявлять на каждом курсе продолжателя поэзии Александра Сергеевича). Но это пока что были лишь юношеские пробы пера, а настоящая слава к нему, как мы знаем, пришла несколько позже. Кстати, собственные стихи классик не любил, хотя некоторые были даже опубликованы в «Библиотеке для чтения» и журнале «Современник». Михаил Евграфович справедливо полагал, что таланта к поэзии у него нет, а потому перестал их писать. Более того, даже не любил, когда ему о них напоминали.
В 1844 году Михаил Евграфович заканчивает свое обучение в Царскосельском лицее. Из 22 учеников он вышел в итоге лишь семнадцатым – подвело поведение, которое было аттестовано не более чем «довольно хорошее». Чем же провинился будущий классик? Не будем забывать, что в подростковом возрасте многие из нас «бунтари», не обошло это и Михаила Евграфовича – курение, небрежная манера одеваться, грубость и стихи «неодобрительного» содержания. В целом слыл Салтыков в лицейские годы «мрачным».
В следующем, 1845-м, он был зачислен на службу в канцелярию военного министра в Петербурге, правда, первое штатное место получил лишь спустя два года, став помощником секретаря.
Меж госслужбой и литературой
Художественное слово занимало молодого Михаила Евграфовича больше, нежели государева служба. Он продолжал много читать, и уже не только отечественную литературу, но и зарубежную, в частности Жорж Санд и французских социалистов. Тогда же он понемногу начал писать – уже не стихи, в которых, как мы знаем, разочаровался, а прозу. Сперва это были небольшие библиографические заметки, затем повести («Противоречия» и «Запутанное дело»).
Со временем Салтыков оттачивает свое литературное мастерство, даже в заметках проявляя свой собственный стиль и образ мыслей. Классик испытывал самое настоящее отвращение к рутине, прописным истинам и актуальному в то время крепостному праву. Свою первую повесть («Противоречия»), как говорят исследователи, писатель даже никогда не перечитывал, а вот «Запутанное дело» стало уже произведением более высокого уровня. Даже несмотря на то, что было написано под влиянием гоголевской «Шинели» и «Бедных людей» Достоевского. И все же в этой повести уже начал проявляться тот самый Михаил Евграфович – с его едким юмором и острой сатирой на существующее положение вещей.
Рассуждения о том, что «Россия – государство обширное, обильное и богатое», но при этом «глупые люди» в нем мрут с голоду, или о том, что «жизнь – лотерея», но «почему бы ей не быть просто жизнью», не могли не остаться незамеченными. Во всяком случае, на фоне Февральской революции во Франции и созданного в нашей стране Бутурлинского комитета. Официально это учреждение именовалось Комитетом для высшего надзора за духом и направлением печатаемых в России произведений. Подчинялся он непосредственно Николаю I и осуществлял негласный надзор за печатным словом.
«За вредный образ мыслей и пагубное стремление к распространению идей, уже потрясших Западную Европу» Михаила Евграфовича выслали в Вятку (ныне город Киров) – случилось это в апреле 1848 года. Там литератора-вольнодумца назначили канцелярским чиновником, а затем и старшим чиновником особых поручений при губернаторе. Также Салтыков занимал должность правителя губернской канцелярии, став в итоге советником губернского правления.
Судя по найденной уже после смерти писателя записке, свои обязанности он принимал близко к сердцу, если они давали ему возможность быть полезным. В Вятке Михаил Евграфович весьма глубоко изучил провинциальную жизнь, причем не лучшие ее стороны. Именно там он собрал богатейший материал для своих «Губернских очерков», которые, как сказали бы сейчас, «взорвали» отечественные литературные круги после публикации. А еще в этом городе классик нашел свою будущую супругу – Елизавету Аполлоновну, одну из дочерей вице-губернатора Болтина.
Казнокрадство, желание чиновников прибиться к «общему пирогу», урвать, позаимствовать – все это Михаил Евграфович наблюдал каждый день. И с каждым же днем рос объем эмпирического материала для будущих книг писателя.
В 1855 году умер император Николай I, а его наследник Александр II «высочайше повелеть соизволил: дозволить Салтыкову проживать и служить, где пожелает». Михаил Евграфович возвращается в Петербург, где и публикует свои «Губернские очерки». Страна в то время жила ожиданием отмены крепостного права.
История одного города
В феврале 1856 года Салтыков был причислен к Министерству внутренних дел, а в июне того же года его назначили чиновником особых поручений. Первой его командировкой в новой должности стала служебная поездка в Тверскую и Владимирскую губернии. Задачей Михаила Евграфовича была проверка делопроизводства в местных комитетах ополчения (созданы они были по случаю Крымской войны, завершившейся весной 1856-го). И, мягко говоря, предстали они перед Салтыковым не в лучшем виде: злоупотреблений будущий тверской вице-губернатор обнаружил с лихвой.
В то время, в связи с публикацией «Губернских очерков», и появился его литературный псевдоним Н. Щедрин. И именно поэтому мы знаем сегодня Михаила Евграфовича под двойной фамилией – настолько широкую известность получила его вымышленная подпись. Но вернемся к его административно-государственной деятельности.
В 1860 году Салтыков получает должность тверского вице-губернатора (ранее он занимал этот пост в Рязанской губернии). И надо отметить, что именно служба в нашем городе пришлась на тяжелейшее время – долгожданная крестьянская реформа претворялась в жизнь, сопровождаясь огромными трудностями. Здесь стоит, наконец, пояснить, что собой представляла должность вице-губернатора. Впервые она появилась еще при Петре Первом, когда тот учредил саму административную единицу «губерния», — в 1708 году. В 1775-м, согласно новому документу, вице-губернаторы стали одновременно председателями казенных палат, то есть ведали финансами. И, конечно же, заменяли первых лиц территории во время отлучек или болезни. К моменту, когда эту должность получил герой нашей публикации, вице-губернаторы уже являлись непосредственными помощниками первых лиц по всем частям управления. В случаях временного отсутствия губернатора (по причине отъезда или недуга) на его место тут же заступал вице-губернатор. Он же брал на себя бразды правления в случае, если первое лицо губернии было уволено.
Надо сказать, что вице-губернатором Салтыков был неудобным для многих чиновников. Так, в Рязанской губернии его назначение было встречено огорчением, страхом и беспокойством. Его знали не просто как жесткого руководителя, но и как автора тех самых «Губернских очерков», в которых он вскрыл множество нелицеприятных фактов. Проворовавшиеся чиновники просто-напросто боялись человека, который видел их насквозь. Говорят, что один из рязанских взяточников даже упал в обморок, узнав, что вторым лицом в губернии станет Салтыков. Стоит ли говорить, что в Твери его назначение также было принято с беспокойством?
Что в Рязани, что в Твери Михаил Евграфович вел беспощадную войну с крючкотворами и взяточниками. Чиновников, которые разводили бюрократию на пустом месте, затягивали с решениями и брали мзду, Салтыков увольнял без всякого сожаления. А перед его кабинетом висели целые списки «отпущенных на вольные хлеба» — эти нехитрые документы прославились как «салтыковские проскрипции». Представьте себе состояние губернского служащего, который видел свою фамилию в этих «проскрипциях»! И не меньший страх вызывали эти списки у тех, кто еще оставался на своем месте. Однако драконовские меры Михаила Евграфовича хоть и имели действие, но все же не могли полностью искоренить многолетние (да что уж там – вековые!) традиции отечественной бюрократии. И все же он искренне пытался это сделать.
Накануне отмены крепостного права особенно острыми стали конфликты между помещиками и крестьянами. В выяснение обстоятельств этих конфликтов особенно вникал вице-губернатор Салтыков. Будучи сам дворянином, он всегда вставал на сторону мужиков и даже возбуждал уголовные дела против помещиков, которые истязали своих крепостных. Конечно, не стоит утверждать, что абсолютно каждый помещик был дьяволом во плоти – от такой однобокой оценки в нашей стране, слава богу, уже давно отошли. И все же крестьяне в дореформенной России были одними из самых бесправных людей. Вспомните произведения русских классиков: мужиков продавали, меняли, даже пропивали и проигрывали в карты! Отдельные личности из помещиков устраивали чуть ли не гладиаторские бои с участием деревенских жителей. Если кому-либо интересно изучить эту тему более глубоко, материалов по ней достаточно.
Михаил Евграфович хорошо все это знал, навидавшись всякого. Крестьян, взбунтовавшихся против жестокого беспредела, секли розгами, держали абсолютно голыми на снегу – и это еще не самое страшное, поверьте. Понимая, что деревенские жители были полностью беззащитны перед зарвавшимися дворянами и чиновниками, Салтыков не щадил последних. Но если с чиновниками было проще, то люди знатного происхождения обладали своего рода неприкосновенностью – отдать их под суд нелегко было даже такому высокопоставленному лицу, как вице-губернатор. Для этого требовался доклад либо министру внутренних дел, либо самому царю.
Жесть, выражаясь современным языком, с которой столкнулся классик в Рязани и Твери, творилась такая, что на ее фоне «вятское плутовство» казалось писателю «совершенно добродушным». И меры, которые предпринимал Салтыков, были поистине жесткими. Тем не менее чиновники, его волей находившиеся под следствием, строчили жалобы в министерство, в Сенат, самому государю. Его называли «вице-Робеспьером» и «красным вице-губернатором» (не в том смысле, что вкладывают в это слово сейчас, а от красного как цвета крови), а его действия – «бироновщиной».
Фамилия Салтыкова гремела на всю Россию, дела, которые он возбуждал против дворянского и чиновничьего произвола, повергали обывателей в ужас. Так, незадолго до своего перевода в Тверь Салтыков столкнулся с полковницей Кислинской, которая избила розгами дворовых мальчишек за то… что плохо протерли мебель. Те чуть было не покончили с собой, не выдержав истязаний. Увы, Кислинская в итоге вышла сухой из воды. Случай этот был не единичный, зачастую за «беспредельщиков» вступались высокопоставленные чиновники. Так, к примеру, рязанский губернатор Муравьев открыто вступился за помещика Сереброва, по распоряжению которого был насмерть забит крестьянин. Виновен последний был в краже нескольких мер овса – сопоставимо ли было с этим преступлением наказание? Вот и Михаил Евграфович считал, что помещик не просто перегнул палку – он фактически из-за ерунды лишил человека жизни. Увы, обрекший на смерть крестьянина Серебров также вышел сухим из воды, как и Кислинская.
19 февраля 1861 года государь Александр II окончательно отменил крепостное право своим Манифестом. Михаил Евграфович в это время безуспешно сражался с чиновниками в Тверской губернии. Крестьянская реформа вызвала в стране неоднозначную реакцию и даже вытолкнула на свет божий первую в нашей стране нелегальную прокламацию под громким названием «Великорусс». Его авторы и издатели, которые остались неизвестными, подвергали критике отмену крепостного права в существующей форме. Они требовали передачи крестьянам всех земель, которыми те пользовались до реформы, созыва народных представителей для выработки конституции и многих других активных действий – свободы печати, вероисповеданий, устранения привилегий дворянства и прочих сословий, а также признания прав национальностей и немедленного признания независимости Польши. В противном случае авторы «боевого листка» предвещали народное восстание. Салтыков не мог не отреагировать на появление откровенно подстрекательского материала и посоветовал тогдашнему тверскому губернатору Баранову его сжечь. Тот последовал рекомендации Михаила Евграфовича, и экземпляры «Великорусса» были сожжены в том же месяце, что и появились, – в июне. А осенью, когда в Тверской губернии появились десять экземпляров «Великорусса №2», Салтыков также решил уничтожить их. Однако официально эти прокламации предписывалось отсылать в Министерство внутренних дел, что и сделал на этот раз губернатор.
Эпизод с сожжением первого выпуска стал известен Чернышевскому, который возмутился произошедшим, и Салтыкову даже пришлось объясняться с философом. В конечном итоге история с этими прокламациями окончилась арестом и ссылкой сотрудника журнала «Современник» Владимира Обручева (кстати, ставшего прототипом героев двух произведений Чернышевского). Тот принимал в распространении «Великорусса» слишком активное участие.
Надо отметить, что многие либералы-публицисты в то время весьма плохо представляли себе ситуацию с отменой крепостного права. Они писали о том, что крестьяне «умилялись» свободе, но не были в курсе того, что мужики-то на самом деле остались недовольны — реформа попросту обокрала их по земельным наделам. Что самое интересное, крестьян по-прежнему заставляли работать на земле, которая им не принадлежала. Более того, заставляли силой, в том числе с применением воинских отрядов. Салтыков же, как вице-губернатор, всеми силами сопротивлялся этому. О наивности же некоторых представителей прогрессивной общественности он даже написал статью для «Московских ведомостей».
Авторству Михаила Евграфовича принадлежит и другая статья – под названием «Где истинные интересы дворян?». В ней он предлагал помещикам тоже платить подати в казну, выступил против дворянских привилегий, а землю у помещиков предлагал немедленно выкупать за счет государственных средств, освободив крестьян от несения этого бремени в одиночку.
В декабре того, без преувеличения, судьбоносного года в Твери прошел съезд мировых посредников, затем, уже в январе 1862-го, чрезвычайный губернский съезд дворянства. Его участники, которых потом назвали «бунтовщиками», добились обращения к императору Александру II. Манифест 19 февраля был назван «неудовлетворительным», от государя требовали немедленного выкупа земли и отказа дворян от своих сословных привилегий. Также тверские «бунтовщики» настаивали на созыве собрания выборных от всего народа, без различий в сословиях и происхождении.
Сам министр юстиции в связи с этими событиями требовал от обер-прокурора выявления подстрекателей, одним из которых он назвал вице-губернатора Салтыкова. Дело в том, что граф Панин невзлюбил Михаила Евграфовича за его «Губернские очерки». До этого же не без его стараний был смещен с должности министра Сергей Ланской, известный участник и сторонник крестьянской реформы.
В результате проведенного расследования Салтыков также был отправлен в отставку, а тверские мировые посредники были посажены в Петропавловскую крепость.
***
Михаил Евграфович Салтыков-Щедрин недолго пробыл на нашей земле вице-губернатором. События, которые происходили полтора века назад, сегодня, из нашего времени, смотрятся лишь очередным витком отечественной истории. Россия менялась, но, как и всегда, тяжело. Знаменитый русский писатель и одновременно политический деятель (его можно смело так называть) значительно опережал свое время. Кто знает, как сложилась бы его карьера, если бы условия в нашей стране были немного другими. Но история, как мы знаем, не имеет сослагательного наклонения – все уже произошло, и этого не изменишь. Безусловно, человеком Михаил Евграфович был ярким и находился на своем месте. Вот только в борьбе с замшелым бюрократическим аппаратом он получил поражение.
Бытует мнение, что Глупов из «Истории одного города» и есть Тверь, в которой Салтыков-Щедрин столкнулся с чиновничьим беспределом. Однако никаких весомых аргументов в пользу этой теории нет, так что и мы не будем обманывать наших читателей, подтверждая легенду. Сам автор подчеркивал, что Глупов – это лишь собирательный образ российского города. И все же определенные черты отдельных персонажей, не будем отрицать, во многом списаны с чиновников того времени. Да что там говорить – и сегодня некоторые «люди государевы» как будто копируют героев книги Михаила Евграфовича.
А напоследок хотелось бы развеять еще один миф, связанный с Салтыковым-Щедриным. Классику любят приписывать цитату о том, что будто бы в России даже через сто (вариант – через 200) лет все будут «пить и воровать». Корни этой истории уходят в… интервью Александра Розенбаума, который в разговоре с журналистом одного из федеральных изданий сослался «то ли на Карамзина, то ли на Салтыкова-Щедрина». На самом же деле цитата принадлежит именно Карамзину, записана с его слов Вяземским и звучит так: «Если бы отвечать одним словом на вопрос, что делается в России, то пришлось бы сказать: крадут».
И хоть это уже не относится к герою нашей публикации, с упомянутой фразой трудно не согласиться.
Сергей САВИНОВ